Listen to this articleВошёл человек высокого роста, в просторной серой куртке и длинных синих штанах пижамного типа. Он тихо притворил за собой дверь и, несколько наклонив голову, принялся рассматривать штурмана. Физиономия его очень живо напомнила Кондратьеву виденные когда-то фотографии каменных истуканов острова Рапа-Нуи – узкая, длинная, с узким высоким лбом и мощными надбровьями, с глубоко запавшими глазами и длинным острым вогнутым носом. Физиономия была тёмная, а в распахнутом вороте куртки проглядывала неожиданно нежная белая кожа. На охотника за автографами этот человек был решительно не похож.
– Вы ко мне? – с надеждой спросил Кондратьев.
– Да, – тихо и печально сказал незнакомец. – Я к вам.
– Так входите же, – сказал Кондратьев.
Он был тронут и немного разочарован печальным тоном незнакомца. «Кажется, это всё-таки собиратель автографов, – подумал он. – Надо принять его посердечнее».
– Спасибо, – ещё тише проговорил незнакомец.
Немного сутулясь, он прошел мимо штурмана и остановился посреди гостиной.
– Садитесь, пожалуйста, – сказал Кондратьев.
Незнакомец стоял молча, устремив взгляд на кушетку. Кондратьев с некоторым беспокойством тоже посмотрел на кушетку. Это была чудесная откидная кушетка, широкая, бесшумная и мягкая, с пружинящей покрышкой светлого зелёного цвета, пористой, как губка.
– Меня зовут Горбовский, – тихо сказал незнакомец, не спуская глаз с кушетки. – Леонид Андреевич Горбовский. Я пришёл поговорить с вами как звездолётчик с звездолётчиком.
– Что случилось? – испуганно спросил Кондратьев. – Что-нибудь с «Таймыром»? Да вы садитесь, пожалуйста, садитесь!
Горбовский продолжал стоять.
– С «Таймыром»? Вряд ли… Впрочем, не знаю, – сказал он. – Но ведь «Таймыр» в Музее Космогации. Что с ним ещё может случиться?
– Да уж, – сказал Кондратьев, улыбнувшись. – Дальше, пожалуй, некуда.
– Некуда, – согласился Горбовский и тоже улыбнулся. Улыбка у него, как и у многих некрасивых людей, была милая и какая-то детская.
– Так чего же мы стоим?! – бодро вскричал Кондратьев. – Давайте сядем!
– Вы… вот что, Сергей Иванович, – сказал вдруг Горбовский. – Можно, я лягу?
Кондратьев поперхнулся.
– П…пожалуйста, – пробормотал он. – Вам нехорошо?
Горбовский уже лежал на кушетке.
– Ах, Сергей Иванович! – сказал он. – И вы такой же, как все. Ну почему же обязательно нехорошо, если человеку просто хочется полежать? В античные времена почти все лежали… Даже за едой.
Кондратьев, не оборачиваясь, нащупал за спиной кресло и сел.
– Уже в те времена, – продолжал Горбовский, – имела хождение многоэтажная пословица, существенной частью которой было «лучше лежать, чем сидеть». А я только что из рейса. Вы сами знаете, Сергей Иванович, – ну что такое диваны на кораблях? Отвратительные жёсткие устройства. Да разве только на кораблях? Эти невообразимые скамейки на стадионах и в парках! Складные самопадающие стулья в кафе! А ужасные камни на морских купаниях? Нет, Сергей Иванович, воля ваша, искусство создания по-настоящему комфортабельных лежбищ безвозвратно утрачено в нашу суровую эпоху эмбриомеханики и Д-принципа.
«Однако!» – подумал Кондратьев. Проблема «лежбищ» встала перед ним в совершенно новом свете.
– Вы знаете, – сказал он, – я застал ещё то время, когда в Северной Америке подвизались так называемые фирмы и монополии. И дольше всех продержалась небольшая фирма, которая сколотила себе баснословный капитал на матрасах. Она выпускала какие-то особенные шелковые матрасы – немного, но страшно дорого. Говорят, миллиардеры дрались из-за этих матрасов. Замечательные были матрасы. На них ничего нельзя было отлежать.
– И секрет их погиб вместе с империализмом? – сказал Горбовский.
– Вероятно, – ответил Кондратьев. – Я ушёл в рейс на «Таймыре» и больше ничего о них не слыхал.
Они помолчали. Кондратьев наслаждался. Давно уже ему не приходилось вести такие лёгкие и приятные светские разговоры! Протос и Женя тоже были отличными собеседниками, но Протос очень любил рассказывать про операции на печени, а Женя большей частью учил Кондратьева водить птерокар и ругал его за социальную инертность….
— Вы фантастический нытик, Леонид Андреевич, — сказал Славин. — Ваше участие в Комиссии по Контактам — ужасная ошибка. Ты представляешь, Сергей, Леонид Андреевич, с ног до головы покрытый родимыми пятнами антропоцентризма, представляет человечество перед цивилизациями другого мира!
— А почему бы и нет? — рассудительно сказал Кондратьев. — Я весьма уважаю Леонида Андреевича.
— И я его уважаю, — сказал Горбовский.
— Я его тоже уважаю, — сказал Славин. — Но мне не нравится первый вопрос, который он намерен задать тагорянам.
— Какой вопрос? — удивился Кондратьев.
— Самый первый: «Можно, я лягу?»